Интервью с участницами Горбаневских чтений 2021 #горбаневские_чтения

Лета Югай, 37 лет

— Лета, расскажите про географию вашей жизни.

— Родилась в Вологде. Долго жила на два города. Сейчас — в городе Красногорске мегаполиса Москва. По нескольку месяцев жила в Германии и Швеции — по стипендии DAADи программе Фонда Свёркера Острёма.

— Как вы выбирали вашу профессию?

— Мне хотелось выйти из «башни из слоновой кости», в которой я чувствовала себя, учась на филолога. С книгами всегда было проще, чем с людьми. Поэтому защищать кандидатскую я пошла на фольклористику — из тех же соображений, что романтики 19 века: узнать жизнь. И это оправдалось. В экспедициях в деревню ты ищешь тексты, а находишь судьбы. Побочным эффектом стали новые — другие относительно того, что я писала прежде — стихи. Сейчас работаю доцентом Либерал Артс колледж Института общественных наук. Веду курс, только опосредованно связанный с филологией, но зато очень ориентированный на жизнь: письмо и критическое мышление. В нём студенты учатся находить и анализировать информацию, слышать свои эмоции и делать разумные выводы. А для этой цели привлекаются теоретические наработки, от семиотики до той же фольклористики, которая сейчас много занимается, например, фейками. Мне очень нравится такое взаимопроникновение теории и практики. Кроме того, работаю по гранту РФФИ по проекту «Стратегии порождения и тактики восприятия поэтического текста в традиционной и городской культурах» (№ 20-09-00318а). Это взгляд на поэзию, но не с позиции филолога, для которого важен, прежде всего, текст, а с антропологической точки зрения, когда всё рассматривается как практики, определяющие человеческую жизнь. Например, поэтические тексты могут быть использованы на тех же протестных акциях. В интервью люди, держащие плакаты со стихами, говорят о том, что такое высказывание кажется им более сильным и привлекающим внимание. Кто-то пишет стихотворные тексты специально, кто-то находит что-то объединяющее и известное (например, Окуджаву). Помню, как в одном российском городе группа школьников держала плакат с цитатами из Евтушенко и Державина, а в Москве на Пушкинской площади студенты нашли высказывания для плакатов у Маяковского и Мандельштама. Здесь поэтический текст начинает жить особым образом: объединяя адресата и адресанта высказывания, а также создавая паутину отсылок и ассоциаций.

— Ваши бабушки, мамы, старшие или младшие родственницы, подруги или однокурсницы интересовались социальными движениями?

— Я просыпалась в мир в 1990-е, когда воздух был пронизан идеями и намерениями их воплотить. Помню, как мы с мамой ходили смотреть смену флага на здании горисполкома (папа был где-то на площади в это время). Мои родители единомышленники в политических вопросах, и мне это кажется невероятно важным для совместной жизни. Когда умер А.Д. Сахаров, мама написала стихи в папин самиздатовский политический журнал «Альтернатива». На моей памяти это был едва ли не единственный случай, когда она писала стихи, и это был жест одновременно и политический, и личный. От мамы всегда исходил сильный эмоциональный отклик на происходящее в стране: надежда, разочарование, апатия, гнев. Это учило неравнодушию.

— Расскажите про ваш самый первый протест.

— Первый в жизни – в 1990-м, в виде ребёнка со значком триколора (ещё не государственным флагом!) на шапочке с помпоном. Дома много говорили о сущности демократии и о свободе, я была готова тогда говорить на эту тему — на своём уровне понимала очень многое. В маминой записной книжке, куда она записывала первые мои слова и фразы, есть такое: «— Лета, принеси кофточку из темной комнаты. — Я туда не пойду, боюсь.— Чего? — Там сидит Страааашный Демагог». Первый в этом веке — 2014, когда я ещё жила в Вологде, но приехала в Москву, и пошла на Марш мира, пошла одна, но встретила московских знакомых, у них были запасные плакаты — я несла один из них. Так мы и шли, встречая ещё и ещё знакомых. Это было очень воодушевляющее чувство единения. Тогда страшно не было, ощущалась скорее невозможность быть в ином месте, невозможность поступить иначе.

— Как вы относитесь к мысли, что за права человека должны выходить те люди, у которых для этого есть уникальные возможности для борьбы, или же которым нечего терять, а остальные могут «оставаться при своём мнении» или «протестовать в творчестве»?

— Моё отношение к этому тезису менялось, но сейчас я скорее считаю, что это так. Сейчас очень много нерешённых проблем и очень много акций — разного масштаба, в разных городах. Регулярно выходить на них — это полноценная работа, на которую затрачиваются силы, время, человек постоянно несёт ментальный груз, что где проходит, какие акции наиболее важны, какие средства когда будут наиболее результативными. И это не происходит само собой, и это очень сложно совмещать с погружением в другую деятельность. Да, бывает так, что человек не может не выйти — но вдохновение и вера нарастают и спадают, а проблемы продолжают требовать решения. Мне кажется, бывают исторические моменты, когда необходима«всеобщая мобилизация» на протест. В остальное время «на посту» остаются бойцы. Но важно, чтобы те, кто занимается своими делами — творчеством, обучением студентов: это ведь тоже в чём-то работа с гражданским подтекстом, врачеванием, просто честным выполнением своих обязанностей — помнили, что кто-то за них несёт и эту нелёгкую службу, платили им своим вниманием и благодарностью.

— Какие женщины сыграли большую роль в вашей жизни?

Тамара Ильинична Лета

— Я бы хотела рассказать о женщине, которая дала мне имя. Хотя в терминах «демократ» – «коммунист» мы никогда не были на одной стороне, меня восхищает её жизнь, и я бы хотела быть на неё похожей. Собственно, моя жизнь началась с того, что люди отмечали, что я, младенец, похожа на неё внешне. Тамара Ильинична Лета начала работать акушером-гинекологом по распределению в деревне Бабушкинского района Вологодской области, затем много лет была завотделения Вологодской областной больницы и заместителем главного врача по материнству и детству, ушла пенсию полгода назад в возрасте 81 года. Работала в санавиации, и по всей области живут люди, обязанные ей своим рождением (например, я) или жизнью. Это работа, требующая и знаний, и умения немедленно принимать решения, и тяжёлая физически. Тамара Ильинична была председателем областного женсовета и имела опыт работы в Комитете советских женщин, потом стала депутатом Госдумы первого созыва (там было около 13% женщин, и это положение в меньшинстве чувствовалось). Там были другие вызовы, и их она тоже приняла с достоинством. Она выступала от имени женщин, и она имела на это право – уж что-что, а их положение и нужды она знала.

— Важные для вас книги женщин-правозащитниц…

Первое влияние это книги Джой Адамсон, которые я прочитала довольно рано и восприняла со всем детским максимализмом. Джой защищала диких животных от браконьеров, и была застрелена за эту свою активность. Тогда я была увлечена поэзией Николая Гумилёва, и два эти персонажа  женщина и мужчина, этика и эстетика, зоозащитница и охотник, человек опыта, вылившегося в текст, и текста, потребовавшего опыта, колониальная (этого слова я тогда не знала) и сберегающая любовь к африканской природе, воительница и воитель, жертва и жертва  оказались в одной системе координат полюсами, выбрать между которому детскому сердцу было тяжело. Точнее, тяжело было простить Гумилёва (для ребёнка авторы текстов  родные люди, которые присваиваются, дистанция не чувствуется). Тогда же по телевизору показали фильм «Колдунья» с Мариной Влади, и в моём школьном восприятии этот сюжет тоже стал о зоозащите и другой правде. Это скорее мифологический шаблон, чем документальные истории, но, мне кажется, что в нём есть своя справедливость: женское исторически ассоциировалось с инаковостью, порабощаемой и колонизируемой землёй, правом на жизнь.

Из выступления Леты Югай на “Гобраневских чтениях — 2021” (транскрипт Татьяны Пушкарёвой): “Я бы хотела прочитать стихотворение Натальи Горбаневской “Охотники рыщут по тёмным борам…” (читает). В стихах Натальи Горбаневской, кроме прочего, для меня очень дорога фольклорная интонация, с напускной детскостью определённо отсылающая к реальности, к повседневности и к каким-то очень недетским вещам. Что касается её истории, то я бы отметила такой поворот: когда я читала о ней в школе, на младших курсах института, то это была для меня, скорее, история, некоторое прошлое, героическое, но тем не менее прошлое. И внезапно я оказалась в мире, где это перестаёт быть прошлым, а становится эмоциональной матрицей, с которой люди должны сверять себя каждый день. Сверять себя вопросом “А сделал бы я так же” или даже “А сделаю ли я так же”.

Я бы хотела немного рассказать о своём опыте участия в одиночном пикете возле Министерства образования в защиту Европейского университета в Санкт-Петербурге. Я шла на эту акцию без чётко сформулированного намерения стать в пикет. Я нарисовала плакат для своей подруги по её просьбе, реализовала нашу совместную идею. Мы хотели передать метафору пыльного, запылившегося окна в Европу, где улитка (знак Европейского университета) метафорически была следом, проведённым пальцем по стеклу, сквозь который можно было видеть солнце. Я шла как автор плаката. Но я поняла, что не могу остаться в стороне, поняла, что я хочу быть подключённой к этому. Я взяла плакат принесённый кем-то другим. У меня было чувство очень высокой включённости в настоящий момент и в коммуникацию с другими людьми: кто-то держит мой плакат, я держу чужой плакат, мимо проходят люди, они показывают, например, лайк или взглядом выражают солидарность. И несмотря на то, что ты чувствуешь страх, ты в это же время чувствуешь, что именно здесь ты находишься на правильном месте и в правильном действии.

Я бы хотела прочитать свои стихи семнадцатого года. Они были написаны, когда Конституция Российской Федерации стала одним из символов протеста. Люди выходили на акции и держали в руках Конституцию, эта была форма сильного протестного высказывания. В основе этого стихотворения лежит реальный случай, произошедший со мной на экзамене. Посвящается моим студентам. Читает стихотворение “Девушка раскрывает сумку: ручка, тетрадки, зеркало, конституция…”

— Если бы вы выбирали персонажей для серии книг о женской истории, чью биографию вы бы хотели пересказать для детей?

Мне кажется, могли бы быть интересны книги о женщинах-этнографах. Есть образ Маргарет Мид, молодой американки, которая поехала на острова и увидела, что девочки там взрослеют совершенно иначе, чем в Европе, что иначе устроена сексуальность и передача опыта (не обязательно от старших к младшим, как в современной ей Америке), что пары образуются без посредничества отца девушки, и мысль, что так тоже бывает, влилась в произошедшую несколькими десятилетиями позже сексуальную революцию. В работе этнографа интересен и научный результат, и процесс полевой работы, который всегда включает в себя и преодоление сложностей, чудесное спасение от опасностей, и какие-то забавные случаи, экспедиционные байки, и истории установления контакта, демонстрирующие человеческий опыт и талант.

Маргарет Мид

Среди моих знакомых, старших коллег есть люди, которые постоянно вовлечены в полевую работу как с русским, так и с другим культурным материалом. Например, Мария Владимировна Станюкович, заведующей отделом этнографии Австралии, Океании и Индонезии Института этнографии РАН много времени проводит на Филиппинах, и её лекции, как и её рассказы и фотографии не просто вдохновляют на работу, но показывают, что при наличии внутренней силы жизнь может быть невероятно интересной.

В Центре типологии и семиотики фольклора РГГУ бережно хранят память о Елене Сергеевне Новик, исследовательнице сибирского шаманизма, много сделавшей для российской науки, глубоко уважаемой и любимой коллегами.

И ещё вспоминаются рассказы шведской журналистки Дисы Хостад о её поездках в Африку, о которой она писала книгу. Диса имеет прямое отношение к российской культурной истории: будучи специальным корреспондентом Шведской газеты по Советскому союзу, она много жила в Москве и общалась там с писателями, а также ездила с этой целью по другим городам, формируя взгляд своей страны на советскую культуру. Как-то она поделилась со мной, что ассоциирует себя с картиной Пименова «Новая Москва», потому что ездила за рулём. И это было признаком исключительности и свободы.

— Знаете ли вы о проблеме акушерского насилия и о медицинском фемициде

В моей семье есть личные истории на эту тему, она относится к 1970-м годам, и я с детского возраста в курсе, что это зона опасности. Но я бы хотела отметить, что роды сопровождает специфическая вербальная культура. В первом сборнике исследований современного городского фольклора (ред. Белоусов А., Веселова И., Неклюдов С.), который вышел в 2003 году, уже была статья про родильный обряд, в том числе, про практики вербального насилия и их объяснение вовлечёнными лицами. В номере 1–2 за 2000 год журнала «Фольклор и антропология города» вышла статья Татьяны Куксы «Страшилки» для рожениц: конструирование и преодоление страха в родах», где тоже поднимается эта тема. Это свидетельствует о чувстве незащищённости женщины, о ритуализации всего процесса, которая часто не снижает, а увеличивает стресс.

 

Другие материалы Московского женского музея, связанные с Летой Югай:

Книги Леты Югай 1 2

Горбаневские чтения 26 мая 2021 года

Лета Югай: Сказки рассказывают матери 2020

Статья о Московском женском музее появилась в “Учительской газете” 2021

Евгения Джен Баранова: Без ощущения сестринства далеко не уедешь 2020

Презентация нашей книги и Искренковские чтения 2020

Поделиться