интервью с участницей Искренковских чтений 2020
— Что вы думаете про стихи Нины Искренко, про #искренковские_чтения?
— Я не буду лукавить, что стихи Нины Искренко — близкая мне поэтика. Но изучение не до конца понятного, погружение в неблизкое иногда дает удивительный эффект: начинаешь видеть второй и третий план, находишь что-то созвучное. Я «человек строчек», могу ухватить что-то и долго носить в себе. Нина Искренко для меня — логик, несущий нечто математическое в своих текстах. У меня есть книга ее геометрически выстроенных стихов «Или».
Не назову сейчас пять конкретных фамилий участниц (просто потому, что у меня ужасная память на фамилии и имена), но мне всегда интересно слушать людей, знакомых не только со стихами автора, но и с ним лично, принявших какое-либо участие в его судьбе. Помимо этого, многие знакомые мне поэты просто прекрасно прочли стихи Нины Искренко: я услышала какие-то впервые, а другие открыла заново — так бывает, когда слушаешь, а не читаешь с листа.
— Участвовали ли вы раньше в женских поэтических чтениях, проектах, объединениях, сборниках?
— Некоторое время назад, с учетом демографической ситуации в нашей стране, большинство объединений — литературных или других — состояло преимущественно из женщин. Сейчас статистика говорит нам, что среди 30-летних на 1000 женщин приходится 999 мужчин, но то ли посчитали неправильно, то ли мужчинам не хочется брать на себя «общественную нагрузку», так что преобладают, в любом случае, женщины. А бывает, что такое объединение возглавляет мужчина, который докладывает «наверх» о достижениях своих подчиненных, приписывая себе большую часть заслуг.
Если говорить о литературных проектах, то я знаю, что существуют женские чтения и фестивали, но раньше мне не доводилось принимать в них участия. Мой выбор фестивалей и изданий никак не связан с вопросом пола организатора, редактора или участников, скорее это вопрос порядочности людей, с которыми я имею дело.
— Расскажите о вашем пути в литературу.
— «Путь в литературу» звучит как восхождение на пьедестал или подъем по ковровой дорожке. На самом деле нас нет в литературе. Есть современный литературный процесс, где в кругу писателей и поэтов и то не все знают друг друга, а уж вне его не знают почти никого. Боюсь, что писателям нашего времени доступны лишь несколько изданных при жизни книг и полное забвение. Я бы рада ошибаться.
Я начала писать лет в двенадцать, первая публикация стихов была в местной подмосковной газете, на тот момент мне было пятнадцать лет. Это все, конечно, считалось баловством. Я была ребенком, выращенным тремя женщинами. Это не значит, что у меня не было отца, просто он всегда много работал. Был дедушка, который любил меня, но его рано погубил рак. Был младший брат.
У меня преподавательская семья: бабушка была директором школы, мама и по сей день работает учителем немецкого языка. Больше всего, пожалуй, мной занималась моя родная тетя — Надежда. Думаю, все они считали, что стихи – это баловство. Вокруг меня никто не писал, общения по интересам не было, и я очень жалею о том периоде, так как упустила огромный пласт чтения, то есть не прочитала многого, что должно было быть прочитано. Здесь я имею в виду и детскую литературу, и более взрослую. И Туве Янссон, и Мандельштама, и Булгакова…
Знакомства в литкругу появились очень странно. Я очень недолго работала в Щукинском районе Москвы и подала стихи на конкурс «Золотая щука», потом пришла на их мероприятие, где познакомилась с Еленой Кантор. Лена и привела меня в Бауманку – в студию «Коровий брод», которую вела и ведёт прекрасная Елена Исаева, с которой со временем мы стали подругами.
Что касается Литературного института, то я совершенно ничего не знала о нём в школьные годы, филология не рассматривалась мной как профессия, это было как некая несуществующая мечта. Я поступала в Литературный институт дважды. В 2003 прошла творческий конкурс, но забеременела и решила не объединять два крупных события в жизни. Вернулась к этой идее в 2006г. И тут уже училась шесть лет. Преподавателем-легендой у нас была Гвоздева Инна Андреевна, которой «невозможно» было сдать экзамен. У меня вели занятия потрясающие, умные женщины: Никольская Татьяна Евгеньевна, Михальская Анна Константиновна, Зайцева Ольга Вячеславовна, Можаева Анита Борисовна… С Татьяной Евгеньевной Никольской мы дружим уже много лет, я восхищаюсь ее умом, интеллигентностью, красотой и как раз умением все совмещать.
— Интересуетесь феминистской лирикой, активностью?
— Я знаю современных поэток-феминисток, мы так или иначе вращаемся в пересекающихся кругах. Внимательно наблюдаю за правовой деятельностью Мари Давтян — руководителя «Центра защиты пострадавших от домашнего насилия при Консорциуме женских неправительственных объединений», она и ее коллеги делают много для женщин, попавших в тяжелую жизненную ситуацию. Я, как бывший волонтер детской больницы, знаю, как трудно не выгореть, постоянно пропуская через себя чужую боль.
— По первому образованию вы юрист. Были ли в студенческое время женщины-преподаватели, которые оказали на вас сильное влияние?
— 18-летней девочкой я пришла работать в суд, в уголовный процесс. Туда, где убийства, изнасилования, тяжкие телесные… Я работала с заместителем председателя Каширского городского суда Валентиной Ивановной Здоровцевой, которую я очень люблю и уважаю. Она стала для меня примером строгого и уважительного отношения к людям, включая милицию, прокуратуру, адвокатов и самих подсудимых. Она никогда не позволила бы себе выплеснуть негатив на того, кто по ту сторону, она всегда объективно рассматривала дела и, если не была уверена в объективном рассмотрении дела, возвращала его на доследование. А уж чего стоили ее сердцу все вынесенные приговоры, знают только близкие люди. Этот первый в моей юридической работе суд был местом, где можно было найти истину и справедливость. В нем работали грамотные специалисты, увлеченные своим делом. Их уважали даже осужденные ими преступники.
Несколько лет назад я участвовала в гражданском деле по иску матери девочки-инвалида. Дел было сразу несколько, мать билась одна по всем фронтам, отец бросил искалеченного ребенка. Судья опоздал на два часа, пришел пьяный и вынес решение против. Этот контраст настолько силен, что последние несколько лет я стараюсь не заниматься судебными делами, просто не могу участвовать в фарсе.
Что касается юридического факультета, то там преобладали преподаватели-мужчины. Впрочем, двадцать лет прошло, я могу ошибаться.
Позже я работала с несколькими женщинами-адвокатами, знающими, опытными,но женщинам всегда сложнее совмещать семью и карьеру просто потому, что в сутках всего 24 часа. Время, уделенное профессиональному росту, отнято у семьи, а время, проведенное с детьми, отнято порой у любимого дела. Еще хуже, если женщина всесторонне развита и, кроме работы, у нее есть хобби или вообще дело жизни. Несмотря на то, что мы живем в 21 веке, далеко не всем мужчинам понятен интерес женщин к науке, искусству, саморазвитию. Боюсь, что должно пройти еще немало времени, чтобы ситуация изменилась. А пока это непонимание ведет только к разводам и появлению «child-free».
— Знаете ли вы про проблему фемицида в России?
— В России много проблем. Помимо фемицида, остро стоит проблема отношения к инвалидам, проблема сбора денег на лечение детей, потому что не помогает государство. Детские дома, дома престарелых — эти забытые Богом места, куда ни ступала нога ни одного чиновника. Перечислять можно долго. Разумеется, нужно менять законодательство, но не против людей, а в их пользу, в том числе в пользу женщин, которые — будущее.
Чтобы воспитывать детей с человечным отношением к ближнему, будь это другой ребенок или пожилой человек, нужно сначала эти взгляды донести до родителей, объяснить, что «свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого». В нашей стране у слабых нет доверия к полиции, к представителям власти. Ведь эти люди считают, что могут творить произвол безнаказанно, и на самом деле так и происходит. Пока чиновник не будет бояться того же наказания, что и простой гражданин, это деление и этот страх будет неотъемлемой частью нашей жизни.
Разумеется, необходимо соответствующее воспитание мальчиков с детского сада и школы, чтобы в дальнейшем мысль ударить женщину не могла даже прийти в голову. Да, необходимо законодательство, защищающее права женщин. Но это не только закон о домашнем насилии, это широкая сеть психологической и социальной поддержки женщин, попавших в трудную жизненную ситуацию.
Увы, наше общество до сих пор втолковывает женщине, что она недочеловек, если не жена и не мать. И вот она в поиске этой “нормальности” и любви находит человека, который в дальнейшем становится источником кошмара. А еще женщину приучили терпеть: бьет — значит любит. И она такой же пример подает своим дочерям. И если это большой город, то можно попытаться сбежать, а если маленький или посёлок, то и пойти ей некуда, и она может вообще исчезнуть с лица земли, потому что никому нет до неë дела. И в этой системе ценностей “главное — выйти замуж” женщину учат перекладывать ответственность на мужчину, мужа, а важно вернуть женщинам эту возможность и обязанность: отвечать за себя, за свои решения, свой выбор. Понимать, когда он неверный, давать себе еще один шанс, менять свою судьбу.
— Расскажите о ситуации правами женщин юстиции в России и в мире.
— Я работала в различных коммерческих организациях, где ситуация была примерно такой: в коллективе есть женщины, которые делают основную работу, и есть мужчины — руководители отделов или директора, которые появляются на работе на непродолжительное время, получают отчет о проделанной работе, свою зарплату и едут по своим мужским делам вроде футбола и бани.
Раньше я много путешествовала, и коллеги-мужчины зачастую интересовались, зачем мне это. Мол, не сидится ей дома. Про интеллектуальный уровень спрашивающих умолчу. Даже если ты занимаешь руководящую должность, всегда в коллективе найдутся мужчины, которые будут заниматься уничижением тебя как специалиста. Сколько хороших проектов загублено по их лени, незнанию и нежеланию знать.
Думаю, что и в литературе то же самое, иначе не появился бы этот оттенок негатива в словосочетании «женская поэзия». Я лично знаю примеры неизданных хороших женских романов, потому что нужно пропустить какого-нибудь мужчину вперед, а потом еще дать ему премию.
— Исследуете ли вы женскую историю своей семьи? Есть ли интересные вещи, которые вы поняли с возрастом о характере женщин своего рода, о причинах их поступков, о влиянии на вашу личность.
Женщинам моего рода не повезло, среди них не было дворян и белоручек. Все очень много и очень трудно работали. Бабушка со стороны отца растила одна в войну четверых детей, работала на земле. Дед погиб 23 февраля 1944г., не так давно, благодаря открытым архивам, мы нашли могилу в Новгородской области, где он захоронен. Она всегда повторяла детям две вещи: что отец наказывал учиться и что они должны быть всегда вместе, как в притче о венике. И они сохранили близкие отношения на всю жизнь.
Прабабушка со стороны мамы растила в войну одна шестерых детей. Мужа комиссовали с ранением в 1943, прожил совсем недолго. Старшей дочери — моей бабушке — было семнадцать, остальные мал мала меньше.
Им было не до лирики. Поэтому причины поступков просты и понятны, как и отсутствие любых «излишеств». Бабушка только и повторяла: «Жить — трудиться».
— Какие правовые достижения демократических стран кажутся вам значительными и необходимыми для России прямо сейчас? Если бы была волшебная палочка, что бы вы поменяли?
Мне кажется правильным такой способ мироустройства, когда главный человек в государстве заботится о своем народе: и о юных, и о пожилых, и о больных, и о здоровых. А этот народ уважает и любит его. И он может пройти по улице без тройного кольца охраны, потому что не боится своего народа. Это если совсем примитивно.
Что касается применения чужих достижений у нас, то я не политолог, чтобы брать на себя ответственность за результат таких инноваций. Этим должны заниматься люди, имеющие профессиональный опыт в политике и экономике, но не имеющие личной заинтересованности.
— В честь каких гуманисток вы бы назвали улицы Балашихи, Москвы, Парижа, Нью-Йорка?
— Я бы назвала улицы в честь женщин, спасавших еврейских детей в войну. В честь медиков, самоотверженно спасавших людей. В честь ученых, разработавших новые лекарства и методики. Если говорить о современности, то меня поразила история о самоотверженности Малалы Юсуфзай, девочки из Пакистана, ведь ей было всего пятнадцать лет, когда она отважилась выступить публично в сети против боевиков-террористов. И это едва не стоило ей жизни.
В поэтической среде всем известно имя поэта и правозащитницы Натальи Горбаневской, которая в августе 1968 года выступила против ввода советских войск в Чехословакию. Их было всего восемь человек, причем Горбаневская пришла на демонстрацию с грудным ребенком. Это были умные люди, они понимали, что вряд ли что-то изменят, но промолчать не смогли.
— Современные поэтессы, за творчеством которых вы следите, почему, что вам близко, примеры строчек, которые кажутся вам особенно удачными.
В последнее время я внимательно читаю Ирину Евсу, Катю Капович, Татьяну Вольтскую, Марину Гарбер, Лену Берсон и других. Дружу с чудесными поэтами Ольгой Сульчинской, Ольгой Аникиной, Анной Гедымин, Еленой Лапшиной, Аленой Бабанской, Еленой Борок. Если кого-то забыла упомянуть, то просто потому, что здесь должен быть довольно длинный список. Здесь нельзя упомянуть ни две, ни четыре строчки, потому что мир автора — он цельный, текст автора тоже цельный, и мысль, вырванная из контекста, всегда искажена.
— Расскажите о ваших книгах…
— Книг несколько. Первая такая юношеская книжка называлась «Как сказать о любви?», она была выпущена примерно в 2000 году, с тех пор я никому ее не показывала. А уже потом были: “Осколок сна” (2006г. Москва), “Черта” (2014г. Смедерево, Сербия), «Страна бумажных человечков» (2019г., Москва «Арт Хаус медиа»), книга для детей “Мой ангел” (2015г. Иркутск). И если в «Осколок сна» вошли остатки юношеского максимализма, то остальные книги, начиная с «Черты», которая, кстати, трилингва, хочется верить – серьезны. Все книги, кроме последней, прошлого года, разошлись. Большая часть трилингвы («Черта») осталась в Сербии и Черногории, книга «Мой ангел» с чудесными иллюстрациями иркутской художницы Юлии Ружниковой была выпущена небольшим тиражом за счет спонсорских денег и, увы, не переиздавалась. Так что на данный момент можно купить книгу «Страна бумажных человечков» в издательстве «Арт Хаус медиа», в магазинах «Фаланстер» и «Циолковский».
Книги Наталии Елизаровой есть в виртуальной библиотеке Московского женского музея
* * *
А она лежит, и нога у нее — бревно.
Говорит всегда: «Без ноги я уже давно,
Как пошла в сберкассу, упала и вот — бедро».
А до этого было лето и огород,
Сад из яблонь и слив, соления — круглый год.
Земляника, смородина – просто просились в рот.
И семнадцать лет не входила я в этот сад,
Там сухие бесплодные яблони тихо спят,
А воротины ржавые — песню свою скрипят.
Там тюльпанов и лилий клубни стали землей,
Королевский крыжовник покрылся коростой-тлей,
Провода над сараем свисают немой петлей.
А сама говорю: «Не волнуйся, лежи – лежи»,
И мучительно вижу, как в ней засыпает жизнь,
И как будто уходит на верхние этажи.
А она вспоминает снова: «…был жив твой дед…»,
Словно и не промчалось стремительно тридцать
лет,
Словно он и сегодня еще придет на обед.
И она мне рассказывать будет еще о войне,
О своем отце, попавшем в немецкий плен,
И о младших братьях, но более – о сестре.
Я стараюсь запомнить тонкую кисть руки,
И прозрачную кожу ее, седые виски,
И беззубый рот: «Доживаем мы, старики…»
Мне придется пройти тропинкой, что заросла,
Подписать договор о продаже «сего числа»,
И продать свою память – место, где я росла.
Где, копаясь в земле, собирала я червяков,
Где я плакала из-за капризов и пустяков,
И не думала, что не станет вдруг стариков.
* * *
А ему, наверное, хочется пирогов,
а она сидит на постели — спина строга.
Ей бы в Одессу, в Припять, в Могилев, во Львов,
ей бы отсюда — нагой — к чертям на рога.
А он говорит ей что-то про сломанный кран и засохший хлеб,
про работу на выходных, пожилую мать.
А у нее голова светится так, что почти он ослеп.
Больно даже дышать, не то что смотреть,
хочется броситься — погасить, сломать.
И он думает: может, ей завести детей,
ну, или, допустим, хотя бы собак —
пару шпицев, и с ними в утренний парк
выходить гулять, и, как у нормальных пар,
к вечеру будет более общих тем.
А она вдруг ложится на бок, сворачивается в узел тугой,
и лопатки корчатся, и волосы заслоняют лицо.
И вдруг спрашивает: «Может, завтра напечь пирогов?» —
Зная точно, что ни мужем не быть ему, ни отцом.
* * *
Козерожья зима настигает, ступает на пятки,
заставляет по дому искать на меху сапоги.
Не услышав вопроса, киваешь обычно: «В порядке»
и идешь на работу — с работы, печешь пироги,
вяжешь варежки… Врешь! Ты вязать не умеешь,
не научена многим простым, но и важным вещам.
В осень — липнет хандра, а зимою, конечно, болеешь,
что-то вечно роняешь и ранишься по мелочам.
Не с кем слова сказать? Снегири — погляди — прилетели
и сидят на рябинах и ягоды гордо клюют.
Обещают под тридцать мороз и метель на неделе,
Брось им крошек тогда или что там обычно дают?..
* * *
Не доехав в Печоры и до Соловков,
не стяжав чужой и лихой судьбы,
гладишь ветер ладонью — он был таков,
а вокруг — ристалище, общий быт.
И покуда ближний, подняв копье,
всё окрест глазеет, куда вонзить,
ты тревожный воздух глотками пьешь
между сменой лютых, постылых зим.
Это — Русь, это — светлое место, где
между тьмою и сумраком — узкий лаз,
где и ветер воет в трубе — к беде,
где так яростен свет для глаз.
Где усталость — не повод «не быть в строю»,
где о счастье: «Слышали, где-то есть»,
равноценно, что плюшевый кот-баюн
вдруг заглянет на кухню, попросит есть.
Где и правым, и левым — одна стезя,
от дебатов выспренных проку нет,
где не любят прямо смотреть в глаза
и прокурена тень тенет.
Отчего же на старом, кривом мосту
каждый раз замедляешь свои дела,
снизу — рельсы, ползущие в пустоту, —
в те края, где сажа бела.
Куркино
Размытою тропинкой узенькой,
меж сараюхами двора,
я всё еще иду на музыку,
что, кажется, была вчера.
Был дом с наличниками синими,
за домом – стойла, огород,
загоны с овцами и свиньями.
Сновали куры у ворот,
и шли, вытягивая головы
и шеи, гусаки гуртом.
И тетя Поля разносолами
семейство зазывала в дом.
Под грушей, у забора синего,
у брошенных с зимы саней
печалилась гармонь Василия,
мы робко подпевали ей.
Кряхтя, дядь-Митя сено стряхивал,
неспешно лошадь распрягал,
от оводов ее обмахивал
и в стойло, что за домом, гнал.
Собравшись, девки на завалинке
смеялись, семечки грызя.
Мирок — такой худой и маленький —
забыть и вычеркнуть нельзя.
И про любовь — ромашку белую —
несётся, в воздухе кружа.
В Козловский лес с утра поеду я,
где все они теперь лежат.
